- 14 -
* * *
Знаменитая клиника доктора Сеченова была рассчитана на сорок пациентов. Это обстоятельство нервировало тех, кто месяцами ждал очереди, чтобы попасть на прием к знаменитому нейрохирургу, и радовало этих же самых людей, когда они, наконец, занимали одну из палат, по убранству и уровню обслуживания сопоставимую с высококлассным отелем.
Когда Евгений Михайлович строил больницу, поставил на первое место удобство и комфорт, пожертвовав количеством пациентов, и до сих пор считал это решение верным. Все равно люди, которые ложились в его клинику, хотели, чтобы операцию проводил Сеченов лично, а он не мог одновременно находиться в пяти операционных или работать двадцать четыре часа в сутки.
Через полгода после завершения строительства клиники, открылся второй блок, который служил реабилитационным центром. Когда пациент переставал нуждаться в контроле со стороны нейрохирурга, и его состояние приближалось к норме, человека переводили в новый корпус, где с ним занимались физиотерапевты, адаптируя новое тело к жизни, а на его место помещали нового пациента. Второй корпус сделали таким же богатым и удобным, как первый, и обслуживание там так же не уступало лучшим европейским клиникам.
Очередь желающих попасть на прием к Сеченову, состояла в основном из богатых людей. Однако раз в полгода Евгений Михайлович обязательно проводил две или три бесплатные операции нуждающимся. Сеченов всегда сам определял категорию больных, которым он сможет оказать помощь, и это всегда были операции по замене больных органов. Установка имплантатов, увеличивающих силу, выносливость или позволяющих читать мысли, осуществлялась исключительно за деньги. Исключений из собственных правил нейрохирург не допускал.
Сегодня Евгений Михайлович пришел на работу на полтора часа позже обычного: вместо операций он запланировал деловую встречу с будущим пациентом – известным певцом Блэйном.
Молодой человек обладал чудесным голосом и пел о природе, времени, надежде и свободе, не опускаясь до слащавых и лживых песенных любовных признаний, чем заслужил уважение не только женщин, но и мужчин. Евгений Михайлович согласился на встречу с радостью и даже предложил певцу безвозмездную помощь, но Блэйн отказался, сославшись на то, что прежде ему нужно лично пообщаться с нейрохирургом.
Сеченов сидел за столом в своем кабинете и с любопытством смотрел на молодого человека. В жизни, как это часто бывает, Блэйн выглядел ниже, чем на экране, и несколько худее. На нем был черный блестящий кожаный пиджак и обтягивающие брюки. Ботинки и густо намазанные гелем черные волосы блестели в тон. Сеченов меньше всего ожидал увидеть певца в таком наряде, это был не его стиль, да к тому же черный цвет делал и без того бледную кожу еще бледнее.
Популярность Блэйна только начинала набирать обороты и слава о нем пока не вырвалась за пределы России, но Евгений Михайлович не сомневался, что следующий альбом певца обязательно будет транслироваться по всем европейским радиостанциям.
Тем не менее Блйэн не производил впечатления знаменитого человека, в нем не было высокомерия и самовлюбленности, присущих другим звездам сцены и экрана. Молодой человек был скромным и добрым, и Сеченову это нравилось.
– Рад знакомству, – Евгений Михайлович вышел из-за стола и пожал протянутую руку. – Присаживайтесь.
Блэйн опустился на кожаный диван, Сеченов сел рядом. Он не хотел, чтобы между ним и молодым человеком непреодолимой преградой встал письменный стол, напротив, постарался создать доверительную, почти домашнюю атмосферу, для чего придвинул к певцу столик с чаем и печеньем.
– Спасибо, ничего не нужно. Не хочу, чтобы мой визит отнял у вас лишнее время.
– Об этом не беспокойтесь, – улыбнулся Евгений Михайлович, но тут же посерьезнел. – Гм, у вас проблемы с сердцем?
– Да. С самого детства с ним мучаюсь. Несколько месяцев назад стало совсем плохо, думал вообще умру...
– Не волнуйтесь, Блэйн, я смогу спасти вашу жизнь. В конце концов, я, можно сказать, заинтересованное лицо. Как поклонник вашего творчества.
Молодой человек едва заметно улыбнулся.
– Взаимно. Поэтому я и обратился именно к вам. Вы не просто хорошо делаете свою работу, вы творите чудеса.
Сеченов склонил голову, как бы соглашаясь со сказанным.
– Гм, сначала мы сделаем анализы и определим, сколько времени у нас в запасе, а потом назначим день операции.
– Мне очень неловко оттого, что я воспользовался своими связями и практически ворвался к вам. Без приглашения, нарушая график операций.
– Это неважно. Случай экстренный, откладывать нельзя.
Блэйн вздохнул. Евгению Михайловичу показалось, что молодой человек сказал еще не все, но торопить гостя не спешил. Певец подвинул к себе чай и взял из вазочки печенье, неуверенно откусил и, как показалось врачу, виновато посмотрел на часы.
– У меня к вам еще одна просьба...
Сеченов кивнул. Кажется, он понял, о чем попросит его знаменитость:
– Не волнуйтесь. Подробности операции, равно как и ваше заболевание, останутся в тайне. Да и само пребывание в клинике можно сделать тайным.
– Спасибо, – Блэйн кивнул, – но я не об этом хотел вас просить, вернее, не только об этом. Я хочу вживить еще один чип, – певец запнулся, а потом выпалил: – Доктор, научите меня читать мысли.
* * *
Позже Евгений Михайлович не раз вспоминал тот разговор, и при этом его рука всегда автоматически искала сигару.
Он разочаровался в Блэйне.
Чувства, нахлынувшие на Сеченова, когда он услышал просьбу певца о вживлении "читателя мыслей", можно сравнить с хрупкой фарфоровой чашкой, которую неловкая рука столкнула с полки. Чашка пару секунд кувыркалась в воздухе, а потом мгновенно превратилась в пыль.
Евгений Михайлович наполнил легкие дымом. Перед операцией стоит собраться, но сегодня почему–то он слишком много думал о прошлом.
Хотя Сеченов и являлся ведущим нейрохирургом страны и одним из самых известных врачей, работающих с "читателями" и имплантатами увеличения мускульной силы, он не понимал тех, кто стремится изуродовать свое тело. Не понимал и ненавидел.
Человек слаб. Слаб и глуп. Тянется к славе, силе, могуществу, власти, а сам калечит себя: тело и душу, губит человечность в угоду тем преимуществам, которые дают чипы. Будь его воля, Сеченов уничтожил бы технологию. Люди не должны пользоваться изобретениями дьявола, эта извилистая дорожка, вдоль которой растут ягоды наслаждений, ведет прямиком в ад.
Евгений Михайлович распахнул окно своего кабинета и снова затянулся.
Десять лет назад он и помыслить не мог, что дело, которому отдал всю жизнь, станет приносить ему столько боли. Десять лет назад он верил в медицину и искренне считал, что чипы сделают людей счастливыми, но глубоко разочаровался. Именно из-за его профессии, именно из-за технологии и этих самых чертовых чипов умер человек, которого он любил больше жизни.
десять лет назад
– Зачем тебе это, Олесь?
Евгений вопросительно смотрел на сидящего напротив него человека и держал его тонкую холодную руку в своих ладонях, стараясь согреть. Олесь – молодой мужчина лет тридцати – хмурился и прятал взгляд.
Они сидели в полупустом летнем кафе, где кроме них находилась только официантка, но той не было дела до странной парочки в одинаковых длинных серых плащах. Она выполнила свою работу, подала кофе, и теперь, подперев щеку ладонью, смотрела в окно.
Дождь за окнами уныло выстукивал шифрованное послание, от чего на душе у подающего надежды хирурга Евгения Сеченова было тоскливо, а сердце билось в истерике, в предчувствии чего–то нехорошего.
– Ну как ты не понимаешь? – Олесь отнял руку и достал из внутреннего кармана серебряный портсигар. – Кто я сейчас? Никто, человек без имени, без судьбы, пустое место. А так не должно быть! Каждый должен приносить пользу! Не должно быть лишних людей, которые живут ради того, чтобы не умереть раньше положенного срока. Каждый должен что–то дать обществу, стране, да просто окружающим людям!
– Ты несправедлив к себе. Ты не бесполезен, ты очень много даешь... мне.
– Тебе? А что тебе надо? Ты полезный член общества, можно сказать, стоишь на вершине мира. Медицина – лучшее, чем может заниматься человек, она спасает людям жизнь. Что может быть полезнее? Через пару лет ты войдешь в медицинскую элиту, откроешь собственную клинику, станешь уважаемым нейрохирургом, к которому будут выстраиваться очереди, а я так и останусь никем. Недоучкой–художником, неудавшимся музыкантом, никчемным поэтом.
Олесь открыл портсигар, достал сигару, отрезал кончик, закурил и выпустил струю дыма под стол.
– Ты просто еще не нашел своего призвания. Разносторонне развитые люди часто пробуют себя в разных видах деятельности. Вот и у тебя то же самое. Ты просто пока не нашел себя.
– Нашел, – Олесь взмахнул рукой, едва не уронив чашку с кофе на пол, – нашел! Я взвесил все варианты, оценил риски и уверен, что это мое. Помнишь, как мне нравилось заниматься ай–ки–до? У меня ведь получалось! Действительно получалось!
– До тех пор, пока ты не сломал руку, – мрачно заметил Сеченов.
– Вот именно. Сломал, потому что был слабым, а теперь стану сильным, снова займусь боевыми искусствами и буду лучшим в своем деле. Помоги мне!
Евгений вздохнул. Он не знал, какими словами отговорить молодого человека от глупости, однако хотел много ему сказать. Только вот будут ли его слушать?
– В каком деле, Олесь? Вживишь ты себе имплантат, позанимаешься пару месяцев и поймешь, что это тоже не твое. Но будет поздно, ты не вернешься к тому, что имеешь сейчас, никогда не будешь прежним!
– Я и не хочу быть прежним, а ты... ты сомневаешься во мне?! Ты в меня не веришь?!
– Гм, я слишком хорошо тебя знаю.
– Ты в меня не веришь, – Олесь резко поднялся, и чашка все-таки упала на пол. – Но я все равно сделаю эту операцию. Обойдусь и без твоей помощи!
* * *
Вечером они все же помирились.
Евгений пришел домой около десяти вечера – в самом конце смены его попросили подменить хирурга и сделать экстренную операцию по замене сердечных клапанов. Сеченов не мог отказать, но когда пришел домой, Олеся еще не было.
Врач пожарил бекон, яичницу, сварил сосиски, взбил молочный коктейль и, в ожидании молодого человека, успел дважды все подогреть.
Олесь явился в первом часу ночи. Молча повесил мокрый плащ на вешалку, разулся и, ни слова не говоря, прошел в ванную.
Евгений подошел к двери и стал слушать, как течет вода.
– Я приготовил тебе ужин.
Напор воды уменьшился.
– Где ты был? Я беспокоился.
Вода перестала шуметь, и Сеченов отступил на шаг назад, чтобы открывшаяся дверь не ударила его по лбу. Олесь улыбался. Во рту его дымилась сигара.
– Правда беспокоился?
Евгений не счел нужным повторять свои слова, он вытащил изо рта молодого человека сигару и отправился на кухню. Там он аккуратно переломил табачное изделие пополам и выбросил в ведро.
– Бросай курить.
Олесь не обиделся. Он подошел к мужчине и обнял его со спины за талию, прижавшись щекой к лопатке.
– Не брошу. Это единственное, что действительно мое, понимаешь? Единственное, что выделяет меня из толпы, что отличает от других таких же бесполезных людишек.
– Но скоро это изменится?
– Да. Скоро. Я уже договорился с клиникой Баранова. Операция через месяц.
Сеченову много хотелось сказать Олесю, но он не сумеет отговорить сумасброда от его очередной безумной затеи. Оставалось только верить, что молодой человек не разочаруется в собственном теле и найдет приличную работу. "Лучший в своем деле" – это не призвание, и на жизнь этим не заработаешь.
Евгений получал достаточно, и они жили, как короли, но если Олесь когда-нибудь захочет самостоятельности, Сеченову хотелось бы, чтобы он жил в нормальных условиях и не бедствовал.
– Я не буду тебя отговаривать, – произнес Евгений.
– А поддерживать? Будешь?
– Гм, как я могу не поддержать человека, которого люблю? – Сеченов осторожно освободился от объятий и повернулся к молодому человеку. – Только обещай мне, что когда станешь лучшим в своем деле, выбросишь к чертям эти проклятые сигары.
* * *
Операция по вживлению имплантата, позволяющего нарастить мышечную массу, занимала не менее шести часов. С момента, когда Олеся увезли в операционную, прошло около четырех, но Евгений нервничал. Он бродил по выложенному белым кафелем больничному коридору клиники Баранова и проклинал себя за глупость и упрямство. Он должен был взяться за это дело, должен был лично провести операцию, проконтролировать, чтобы с Олесем ничего не случилось, а сейчас ему ничего не оставалось, кроме как мерить шагами коридор, пытаясь протоптать дорожку и пробуравить взглядом безликие кафельные плитки.
Сейчас тело молодого человека уже наверняка нашпиговали чипами и опутали информационными лентами. Первое время их можно будет нащупать под кожей, но когда мышцы начнут увеличиваться в объеме, ничто, кроме внешнего вида самого Олеся, не скажет, что он имплант.
В эти минуты наверняка началась самая сложная часть операции: молодому человеку вскроют череп, чтобы нейрохирург мог "подсоединить" информационные ленты к соответствующим отделам головного мозга. Это самая рискованная стадия, малейшая ошибка врача грозит пациенту не просто деформированными мышцами и болями, но и инвалидностью, а то и смертью.
Евгений дошел до конца коридора, развернулся и увидел, как дверь в операционный блок открылась. Он ускорил шаги и почти подбежал к двери, когда из нее вышла юная медсестра в светло–зеленом операционном халате. Она сняла повязку с лица и спросила:
– Вы родственник?
Сеченов мгновенно вспотел.
– Друг. С ним... все в порядке?
– Сожалею, но у молодого человека не выдержало сердце. Мы сделали все возможное, но спасти его не смогли...
Евгению стало холодно. Он обхватил ладонями локти, поднял плечи и съежился. Казалось, белые кафельные стены стали источать холод, нагонять морозный воздух прямо в легкие, откуда он растекался по телу, грозя вот–вот заморозить сердце.
Сеченов отвернулся от медсестры, даже не дослушав ее извинений и оправданий. Не нужны ему никакие сочувственные слова. Они бесполезны и недейственны, и ни капли не успокаивают. Его ничто не сможет успокоить.
Мужчина вышел на балкон и посмотрел на небо. Серое, затянутое тучами, оно оплакивало смерть молодого мечтателя, а вот в глазах Евгения слез не было. Он находился в ступоре, будто попал в десенсибилизационную камеру, где умирают все ощущения, остаются жить лишь мысли.
Худшие предчувствия Сеченова оправдались, и теперь он винил себя. В том, что не сумел настоять на своем и отговорить Олеся от глупой затеи, в том, что сам не взялся за операцию, не проконтролировал, не сберег, не спас...
Неожиданно правая рука мужчины нащупала под пиджаком какую–то выпуклость, что–то прямоугольное и твердое. Он расстегнул пуговицы и вытащил из внутреннего кармана серебряный портсигар Олеся. Не о чем ни думая, Сеченов раскрыл его, вытащил сигару, ножницы, отрезал кончик и похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Чья–то волосатая рука протянула ему зажигалку, он взял ее, даже не поблагодарив стоящего за спиной человека, и закурил.
Это единственное, что осталось от Олеся. Терпкий аромат дорогих сигар и жгучее чувство в сердце. Что–то такое, чему Сеченов подберет название лишь спустя долгих три года. А именно: ненависть к себе, ненависть к своей работе, к имплантатам и людям, стремящимся быть не такими, как все.
* * *
Евгений Михайлович докурил сигару, разогнал рукой дым вместе с картинами прошлого и закрыл окно. Пора мыть руки. Сегодня у него две операции: вечером ему предстоит заняться пересадкой сердца, а сейчас в операционной анестезиологи давали наркоз пожилому банкиру, который на старости лет захотел научиться читать мысли. Ему, видите ли, стало интересно, что о нем думают родственники. Старик намеревался изменить завещание, но сомневался, в чью пользу его следует менять, поэтому решил пойти на крайние меры.
Банкир был очень богат и заплатил за операцию в три раза больше положенного, лишь бы не стоять в очереди. Сеченов ненавидел людей, считающих, что все в мире можно купить за деньги, но согласился. Потому что знал, чем закончится операция.
Знакомыми коридорами он прошел в операционный блок. Облачился в халат, надел бахилы и шапочку, и встал к раковине. Из небольшого зеркала на него смотрел усталый пожилой джентльмен с грустным взглядом и безжизненным лицом. Возможно, ему стоило отпустить бороду или хотя бы усы, но Олесь никогда не любил растительность на лице, и Евгений Михайлович даже спустя десять лет со смерти мужчины, не желая нарушать традицию, брился каждое утро.
Тщательно вымыв руки и подождав, пока медсестра наденет на него перчатки и повязку, закрывающую нос и рот, Сеченов вошел в операционную.
Лампы дневного света были рассредоточены по потолку и не давали теней, отчего находящиеся в помещении люди казались призраками, правда не белыми, а зелеными и вполне ощутимыми. Зеленый оказался преобладающим цветом в операционной. Зелеными были стены, одежда врачей (помощника, который по совместительству являлся еще и анестезиологом, и медсестры), простыня, которой накрыли пациента, огромный светильник над операционным столом и ящички с инструментами.
Этот цвет Евгения Михайловича успокаивал, но в то же время напоминал о другой операционной, в которой ему довелось побывать десять лет назад. Тогда на столе лежал Олесь. Голова его была обрита, как была обрита голова пожилого банкира, который сейчас лежал на операционном столе лицом вниз. На какое–то краткое мгновение перед глазами Сеченова возникло улыбающееся лицо молодого человека, но тут же исчезло.
Евгений Михайлович по привычке потянулся к внутреннему карману пиджака, где всегда лежал портсигар, но быстро опомнился и подошел к операционному столу.
– Приступим, – произнес он коротко.
Операция началась.
Пациент ничего не чувствовал и не видел: ни шланга, с помощью которого его присоединили к специальному аппарату, ни экрана над операционным столом, показывающим ход операции, ни рук, ловко орудующих электрическим лобзиком.
Нейрохирург действовал механически, не особенно задумываясь о последовательности действий. Хирургическое вмешательство было сложным, но когда на твоем счету не десятки, а сотни подобных операций, в конце концов перестаешь задумываться о том, чтобы скальпель резал ровно, чтобы лезвие пилы не задело головной мозг... Все делалось на автомате, единственное, что по–настоящему волновало Сеченова, это время. Сегодня Евгений Михайлович должен управиться быстрее обычного.
Он обернулся к своему заместителю, который сегодня присутствовал в операционной лишь для оказания помощи в экстренном случае, и мотнул головой:
– Если у тебя срочное дело, можешь идти, Анечка мне поможет.
Заместитель – высокий худощавый мужчина лет тридцати восьми – сидел на табурете в углу и, в ожидании, когда потребуется его помощь, перекладывал инструменты. Предложение явно показалось ему привлекательным, но уходить он не спешил.
– Это не по правилам.
– Я же знаю, – одними глазами улыбнулся Сеченов, – что у вас сегодня годовщина. Ступай, купи жене, гм, цветов, сделай сюрприз. Она ведь не ждет тебя раньше восьми?
– А как же сердечник?
– Об этом не беспокойся, я уже договорился о замене. И этого старикана из наркоза выведу.
Мужчина несколько минут колебался, а потом поднялся с табурета.
– Спасибо, Евгений Михайлович. За мной должок.
– Разумеется, – усмехнулся врач и обратился к медсестре, – можете отдохнуть, сейчас начнется исключительно моя работа.
Они остались в операционной вдвоем: Сеченов и медсестра. Лежащего на операционном столе банкира Михаил Евгеньевич в расчет не брал, все равно тот ничем не может ему помешать и вскоре действительно превратится в пустое место, перестанет быть человеком.
Евгений Михайлович действовал аккуратно, но решительно, лазер резал уверенно, без сомнений, хоть и не там, где положено при подобных операциях. Врач не опасался, что кто–то заметит, как он убивает больного. Знающий человек покинул операционную и теперь ехал домой праздновать годовщину собственной свадьбы, а женщина–помощница, хотя раньше и присутствовала на подобных операциях, знала не больше, чем полагается хирургической медсестре.
– Ток, – попросил Евгений Михайлович.
Женщина подала врачу небольшой черный ящичек, от которого шли два толстых провода с тупыми иглами на концах. Этот прибор в оригинале предназначался для определения функционального назначения разных отделов головного мозга путем их временного отключения. Подобным инструментом пользовались, например, при удалении опухоли головного мозга, но Сеченов приспособил его для более эффективного подсоединения имплантатов, чем заслужил признательность и уважение коллег по медицинскому цеху.
В применении аппарата не было ничего необычного, поэтому медсестра, промокнув лоб хирурга, отошла в сторону.
Осциллограф негромко пикал, в такт с ритмичными кривыми, которые рисовал на зеленом экране, в большой стеклянной трубе бесшумно опускалась и поднималась "гармошка", показывая частоту и глубину дыхания пациента. Все шло просто замечательно.
Михаил Евгеньевич сосредоточился.
"Немного вправо... чуть глубже... еще немного..."
Микроразряды поочередно отключили дыхание и сердцебиение. Осциллограф запищал. Медсестра встрепенулась и бросилась к Сеченову.
Евгений Михайлович помогал женщине реанимировать больного, хотя знал, что никакие массажи сердца и дефибрилляторы не помогут. Банкир отправился к праотцам.
– Время смерти: четырнадцать часов сорок четыре минуты, – констатировал Сеченов и снял с лица повязку.
Одним имплантом на земле стало меньше.
- 14 -
