- 25 -
Часть 4. Улыбка судьбы
Глава 1.
Цель одна, а дорог много
Утром Борис Игнатьевич Голицын проснулся необычно рано – часы не показывали и шести часов, причем пробуждение оказалось не слишком приятным. Из сна мужчину вырвало непонятно откуда взявшееся чувство тревоги, неопределенное, но сильное и яркое. Что–то должно было случиться.
Начальник службы безопасности встал, привел себя в порядок и решил сделать небольшой обход.
Несмотря на то, что хозяин поместья "Longevity and Prosperity" просыпался не раньше девяти, дом уже начал оживать. По кухне пока еще сонно бродили поварихи, в саду подметал дорожки садовник, у бассейна хозяйничал чистильщик, сачком вылавливающий попавшие в воду листья. С виду все было как обычно: спокойно и тихо, и ничто не предвещало беды.
Борис Игнатьевич нахмурился и направился к воротам. Там на посту дежурил один из охранников.
– Доброе утро!
– Доброе.
Парень не спал, хотя Голицын видел, как покраснели белки глаз охранника и как тот едва сдерживает зевоту.
– Вторую ночь не сплю, – пожаловался тот. – Напарник заболел.
– А подменить некому?
– А кому охота с этой будке сидеть?
– Я с этим разберусь, – пообещал Голицын. – А ты молодец. Жди премию в конце месяца.
Охранник улыбнулся.
– Вот спасибо! Приятно, когда твои старания ценят.
Голицын кивнул. Он придерживался позиции "довольный работник работает лучше", поэтому щедро платил за старания и рвение. Соответственно, рассчитывал на добросовестное отношение к служебным обязанностям, а, следовательно, безопасность Кайла будет обеспечена наилучшим образом.
Сделав мысленную пометку самому разобраться с графиком дежурства на воротах при въезде в поместье, Борис Игнатьевич направился к постам охраны. Сначала заглянул на тот, что находился ближе к дому.
Небольшое помещение с плоскими мониторами, на которые выводились изображения с камер видеонаблюдения, этим утром работало в штатном режиме. Двое наблюдателей со скучающими физиономиями дремали перед экранами.
– Неужели не видели, как я иду?
– Видели, Борис Игнатьевич. И даже успели прибраться.
Голицын улыбнулся, увидев следы "уборки". Окурки были собраны в стопку на лист бумаги, потому что пепельница оказалась переполнена, журналы неаккуратной кучей свалены на кресло, из–под которого торчал блестящий бок алюминиевой банки. Борис Игнатьевич не поленился и вытащил банку на свет.
– И много пива выпили?
– Мы вообще не пили, – охранники выпучили глаза. – С прошлой смены осталась, честное слово.
– Проверю.
Начальник службы охраны бросил банку в мусорную корзину и вышел.
На втором посту было немного чище, но царила та же самая сонная атмосфера. Никаких предвестников бури не наблюдалось. Сделав на всякий случай охране внушение насчет усиления бдительности, Борис Игнатьевич вернулся в дом.
Результатами проверки Голицын остался удовлетворен, но тревожное чувство, несмотря на то, что ничего подозрительного он не обнаружил, не проходило. Борис Игнатьевич не привык пренебрегать собственными предчувствиями, однако он уже сделал все возможное, и ему ничего не оставалось, как только взять свежую газету и устроиться в гостиной, в ожидании, когда проснется Кайл. Разговор непосредственно с объектом охраны был самым последним, что еще мог сделать Голицын, в попытке избавиться от чувства тревоги.
– Я не понял, это шутка такая? – раздался возмущенный вопль со второго этажа. – Это шутка?! Кто мне ЭТО объяснит?!
Борис Игнатьевич моментально вскочил и бросился к лестнице. Там, наверху стоял его наниматель: босой, в черных трусах, взъерошенный и с красным лицом. Он потрясал кулаком, в котором была зажата какая–то бумажка, и кричал на все поместье.
– Что случилось?
Голицын оказался радом с Кайлом меньше, чем через пять секунд.
– Вот, полюбуйтесь! У меня прямо черная полоса началась! Сначала кукла, потом эта с... самодовольная Кристина, а теперь еще и такой подарочек!
Кайл находился на грани истерического срыва. Борис Игнатьевич взял из его рук бумажку и похолодел. Утренние нехорошие предчувствия его не обманули.
Бумажка была не просто бумажкой, а карточкой с распорядком дел и напоминанием важных встреч предстоящего дня. Кайл ввел эти карточки после того, как однажды, напившись на вечеринке, забыл о важном интервью для одного из крупнейших глянцевых журналов страны, и вместо лица на обложке получил скандальную заметку о собственной неблагонадежности и нездоровом образе жизни. С тех пор каждое утро личный секретарь клал на поднос с утренним кофе "напоминалку" с кратким перечнем дел.
На сегодняшней карточке помимо записей о съемках и обязательном присутствии на открытии после капитального ремонта городской публичной библиотеки, была маленькая приписка:
"22.30 – смерть"
– Ну?! И что вы мне на это скажете?! Хороша шутка, да?! – Кайл набрал в грудь побольше воздуха и заорал: – Кто бы это ни сделал, уволю! Уволю! Слышишь! Уволю! В порошок сотру!
Голицын молча потянул Кайла за руку в его комнату. Суперзвезда послушно последовал за своим ангелом–хранителем и, когда они остались одни, спросил:
– Вы ведь вычислите его? И я лично его выгоню! Он больше никогда и нигде работы не найдет! Шуточки!
– Спокойно, Кайл, – Борис Игнатьевич был серьезен и сосредоточен. – Не кричите. Лучше одевайтесь. Уедете с шофером как обычно, но после съемок здесь не появляйтесь.
– Почему?
– Я советую вам на время переместиться в другой ваш дом на проспекте Свободы. К вашему приезду я успею все там подготовить.
– Но зачем мне переезжать?
– Это может быть не шутка. Вы же сами сказали, началась полоса неудач, а у меня сегодня было очень нехорошее предчувствие.
– А мне теперь из–за этого вашего предчувствия бросать поместье? На потеху тому, кто подложил эту записочку? Все же знают, что я собирался жить здесь до весны, а то и до следующего лета.
– Вот именно. Все знают. Это не просто записочка. Это прямая угроза. Непосредственная угроза вашему здоровью и вашей жизни. Вспомните, почему мы сюда переехали из дома на Зеленодольской? Потому что какой–то ненормальный стал присылать вам кукол в гробу.
– Но переезд проблемы не решил. Он и тут нас нашел!
– Нашел. И перешел в наступление. Сначала маньяк, если это действительно маньяк, присылал кукол–девочек, а теперь тактика изменилась: в последнем "гробу" лежал пластиковый мальчик, а теперь вот еще эта записка. Причем, заметьте, напечатана она не на обычном листке, а на вашей личной тисненой бумаге. Знаете, о чем это говорит?
– У маньяка здесь свой человек?
– Вполне возможно, он и сам работает на вас. Поэтому я настоятельно рекомендую после съемок ехать прямо на проспект Свободы. И никому ничего не говорите. Пусть все в поместье думают, будто записка вас не напугала и не насторожила.
– Вы хотите...
– Я много чего хочу, но в данный момент я мечтаю, чтобы вы послушались меня.
– Хорошо, – Кайл кивнул. – А вы позаботьтесь об этом сумасшедшем. Может, он и вправду появится к половине одиннадцатого вечера?
– Я на это очень надеюсь.
Борис Игнатьевич оставил Кайла наедине с мыслями, а сам отправился на повторный инструктаж охраны. В связи с чрезвычайным положением следовало усилить бдительность, хотя он подозревал, что маньяк, кем бы он ни был, уже в поместье.
* * *
Федор не находил себе места. После визита в клинику к другу детства и после новости, которую тот ему сообщил, силы его покинули. Мир перевернулся, день окончательно уступил место ночи и солнце надежды, показавшее было из–за горизонта покатый бок, передумало подниматься, так и оставшись призраком несбывшейся мечты.
Он не сможет спасти свою дочь. Теперь Сомов понимал это с отчетливостью и неотвратимостью приговоренного к казни, последнюю апелляцию которого рассматривать отказались. Искусственное сердце, настоящий подарок судьбы, который он с таким трудом и риском добывал, оказалось изъятым у трупа, оно никогда не будет биться. Судьба забрала обратно свой подарок.
В груди Сомова боролись сразу несколько чувств. Одним из них было сожаление, что Федор не узнал ни номера телефона похожего на ворона незнакомца в плаще, ни адреса, по которому его можно найти, ни даже имени. Он не сомневался, что мужчина больше не появится в его районе, а искать человека в десятимиллионном городе, имея на руках лишь словесный портрет, дело неблагодарное. Из–за этого Федор ругал себя последними словами, обзывая дураком и идиотом, проклинал собственную непредусмотрительность и доверчивость, но сделать ничего не мог.
Отныне в его душе навек поселилась темнота. Время, отведенное Юленьке, неумолимо подходило к концу. Мужчина не знал, сколько еще протянет его дочь: месяц, три месяца, полгода... Раньше он надеялся на чудо и собственные силы, а теперь, когда спасение казалось таким близким, вера и надежда умерли, и от этого было еще больнее.
Федор не говорил дочери об имплантате, откладывал радостную новость на тот момент, когда Анатолий подтвердит, что сможет провести операцию и назначит день. Теперь получалось, что радостной новости не будет, и Сомов пытался успокоить себя хотя бы тем, что ему не придется разочаровывать дочь и подвергать ее больное сердце дополнительному испытанию. Хотя ему самому было очень плохо.
Помимо угнетенного состояния появилась физическая слабость, и Федор стал всерьез опасаться, что не сможет работать, а этого допустить нельзя. Если уж его дочери предстоит умереть, нужно сделать все, чтобы ее последние дни на земле оказались радостными и счастливыми. Сам же он радоваться не мог, и единственное, что хотел знать, в чем его вина. За что Бог так жестоко наказал его, подарив чудесную дочь и заставив смотреть на ее страдание и медленную смерть.
Сомов стоял перед воротами храма Четырнадцати святых помощников и не решался войти.
Церковь подавляла величием и не дарила успокоения, но Федор не нуждался ни в успокоении, ни в надежде, он хотел просить у Господа силу и мужество, чтобы не плакать перед дочерью, чтобы не опустить руки в последний момент и пройти уготованный ему путь до самого конца. А дальше...
Жизнь без дочери не представлялось Федору возможной. В свое время он похоронил жену, а теперь мог лишиться последней радости в жизни, последней ниточки, удерживающей его в этом несправедливом и жестоком мире лжи и обмана. Для себя он давно все решил: если... то есть... как только Юленька отправится на небеса, он последует за ней. Задержится на несколько дней, чтобы как подобает похоронить ее, и прыгнет с моста.
Что делать с деньгами он так и не решил. Четыреста два кредита не хватит ни на операцию, ни на имплантат, не говоря уже о том и другом вместе. Поэтому Федор серьезно подумывал, не потратить ли накопления и не порадовать ли дочь нормальной жизнью в нормальной квартире? Но надолго этих денег не хватит, а накопить оставшуюся для проведения операции сумму практически невозможно. Если учитывать, сколько времени он копил то, что у него было, Юленька не дождется операции, а он останется с хотя и большими, но ненужными деньгами.
Правда, существовал еще один выход, ведь выход всегда остается, пусть даже не самый приятный: пойти на ограбление. Некоторый опыт проникновения в чужие жилища у Федора уже имелся, оставалось только выбрать подходящий объект и нанести визит. Останавливали Сомова два соображения: отсутствие необходимых инструментов и чувство презрения к самому себе. Полезные и "волшебные" приспособления он вернул проходимцу в плаще, а достать подобные вещи было негде, следовательно, придется изобретать другие способы вскрытия квартирных замков и сейфов. К тому же Федор презирал себя за то, что совесть не позволит ему переступить черту и спасти дочь.
Федор стоял перед дилеммой и не знал, как ее решить. Преступный путь – это не его дорожка. Редко когда сердце и здравый смысл человека сходятся во мнениях, но сейчас именно такой случай. Если кража не удастся, если он попадется и сядет в тюрьму или его застрелят при проникновении в частный дом, Юленька останется одна, и тогда именно Федор будет виноват в ее преждевременной гибели – девочка не выживет без отцовской опеки. А вероятность удачного ограбления с учетом всех негативных моментов, вряд ли больше десяти процентов.
Вот Федор и стоял перед воротами церкви Четырнадцати святых помощников, не надеясь на помощь, только мысленно прося Господа дать ему сил справиться с ситуацией и не навредить дочери. Уже не помочь. Просто не навредить.
– С вами все в порядке?
Откуда–то сбоку к Сомову подошел священник – невысокий полноватый мужчина с гладко выбритым подбородком. Он был одет в черную рясу, а в руках держал небольшую толстенькую книжку с крестом на обложке.
– Да, спасибо, – буркнул Федор и отвернулся.
Меньше всего ему хотелось общаться с представителями духовенства, а тем более, католического христианства. В его памяти был еще свеж эпизод из его жизни, когда он отправился на исповедь в этот самый храм и святой отец отказался отпускать его грехи. Сомов обиделся на католичество за несправедливость, а на христианство за то, что исповедаться можно только глядя в глаза батюшки. Поэтому сейчас ему не хотелось разговаривать ни с кем, кто носит сутану.
К несчастью, священник оказался настойчивым.
– Я вижу, вас что–то мучает, сын мой. Не хотите облегчить душу?
– Исповедаться? Ну уж нет, спасибо. Однажды я пытался, но мне отказали в этом удовольствии.
– Отказали в исповеди? – брови священника удивленно поползли вверх по лбу. – Почему?
– Я, видите ли, якобы не раскаялся в содеянном. Но я не мог раскаяться! Разве так не бывает?
– Бывает. К сожалению.
– Вы, святой отец, всех под одну гребенку стрижете: нагрешил, будь добр раскайся, а ведь иногда плохой поступок можно и не считать грехом. Если, например, совершается ради благого дела.
Сомов не ожидал от себя, что станет разговаривать со святым отцом и обвинять того в том, что он, возможно, и не совершал. В церкви наверняка работал не один священник, имеющий право исповедовать, поэтому Федор сейчас делал то, в чем упрекал своего оппонента: считал всех представителей церкви одинаковыми.
– Не стремитесь оправдаться, сын мой. Если вы не раскаялись в том, что совершили, значит, ваша просьба о прощении неискренняя и до Господа не дойдет.
– Да не собирался я прощения просить.
– Вам нужен совет, – догадался святой отец. – Тогда, может, пройдемся? Я вижу, вас что–то гложет, а самостоятельно найти решение проблемы вы не можете.
– Откуда вы знаете?
– Иначе вы не пришли бы в церковь. Бог, если так можно выразиться, последнее средство, к которому прибегают люди, когда отчаиваются. Последнее, что им остается – надеяться на чудо.
– Я не надеюсь на чудо, и Господь вряд ли мне поможет.
– А вы верьте.
Священник мягко взял Сомова под руку и тихонько потянул за собой на прицерковную территорию. Федор не хотел идти, но пошел. И так и не понял, почему.
Они шли по мощеной камнем дорожке, ширины которой едва хватало для них двоих, и говорили. Точнее, говорил в большинстве своем священник, а Сомов рассеянно его слушал и рассматривал служебные постройки.
– Господь помогает тем, кто к Нему обращается. Главное, не терять веру и искренне молиться. Если проблема разрешима в принципе, она обязательно разрешится, а иногда происходят настоящие чудеса, просто нужно в них верить и ждать.
– Ждать. Я всю жизнь чего–то жду.
– Может, вы поделитесь со мной своей проблемой?
Федор качнул головой. Он уже пожалел, что поддержал разговор, нужно было сразу развернуться и уйти, а сейчас просто так отвернуться от священника и бросить его здесь, было бы невежливым. Пока Сомов раздумывал, как бы дать святому отцу понять, что он не намерен продолжать этот разговор, дорожка свернула и уперлась в кладбище.
Одинаковые безликие могильные камни ровными рядами выстроились на аккуратно подстриженном газоне, словно они означали не места упокоения людей, а исполняли роль украшений. Если не присматриваться к надписям, можно подумать, будто это не погост, а своеобразный японский сад камней или даже подобие новомодной скульптурной композиции – ничто не напоминало о людях, лежащих под дерном. О том, что это все же место скорби, говорили лишь белые нарциссы во вкопанных рядом с каждым памятником вазочках.
По спине Сомова пробежал холодок. Вдруг он почувствовал себя растерянным и разбитым, словно стоял не перед могилами незнакомцев, а пред могилой жены, перед могилой дочери. Это нехороший знак. Зря он согласился на эту прогулку.
Федор сделал порыв, чтобы уйти, но священник неожиданно крепко взял его за локоть.
– У вас кто–то умирает? Жена? Сын?
– Дочь, – Сомов замер, а потом ослаб, опустил плечи, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расплакаться. – Ей нужен донорский орган. Сердце. А денег у меня нет. А у нее нет времени.
– Да, ждать донорского органа очень долго. Вы не думали об имплантате?
– Думал. Но нужную сумму мне пришлось бы копить пару веков.
– Сколько лет вашей дочери?
– Шесть.
– Малышка.
– Да. Жалко ее, понимаете? Юленька – вся моя жизнь! Я ради нее на преступление пошел, но, видимо, Господь не одобрил такой путь.
– И не мог одобрить.
– И что делать? Неужели Он хочет забрать ее к Себе?
– Может, и хочет.
– Но я не хочу отдавать дочь!
– Как вас зовут, сын мой?
Федор не хотел отвечать, но потом махнул рукой. Все равно этот священник ничем ему не поможет и не помешает.
– Федор.
– А я отец Арсений. Вы ведь не католик?
– Как вы догадались?
– Так, предчувствие. Но это ничего. Вам нужно научиться смирению. И вере в чудо. Если вам будет плохо, если захочется с кем-нибудь поговорить, приходите, я сумею помочь.
– Мне иная помощь нужна, отец Арсений. И вы вряд ли ее окажете.
– Тогда надейтесь на Господа. Он не бросает детей Своих. Молитесь.
Сомов кивнул. Разговор подошел к концу. Облегчения, которое так хотел дать ему отец Арсений, Федор не получил, напротив, вид кладбища настроил его на самые черные из самых пессимистических мыслей. Кивнув священнику на прощание, он пошел по дорожке к выходу. А молиться он все же будет. Больше ему ничего не остается.
* * *
Голицын недолго раздумывал над тем, стоит ли ему уезжать с Кайлом в дом на проспекте Свободы. В конце концов, у актера были телохранители, а со способностью Алекса читать чужие мысли и распознавать угрозу на стадии зарождения, Кайлу ничто не угрожает. Поэтому Борис Игнатьевич остался в "Longevity and Prosperity". Таким образом начальник службы охраны не только усыпил бдительность человека, приславшую карточку со словом "смерть", сделав вид, будто ничего особенного не случилось, и его угрозы всерьез никто не воспринял, но и получил свободу действий. Голицын знал, что преступник где–то в доме, и поставил перед собой цель найти его.
Борис Игнатьевич лично отключил "античит" и направился в кухню. Он хотел поговорить с человеком, который отвечал за всю прислугу в доме. Дудин Артем Васильевич был, если можно так выразиться, начальником отдела кадров и занимался подбором персонала. Он лично беседовал с каждым кандидатом на должность садовника или горничной, делая пометки в особой записной книжке. Голицын знал об этой привычке Дудина и хотел не только взглянуть на записи, но и лично поговорить с Артемом о благонадежности обслуживающего персонала поместья.
Дудин был высоким плечистым мужчиной с короткой стрижкой и квадратным подбородком, он любил носить ковбойские сапоги, широкие джинсы и рубашку навыпуск. На первый взгляд он казался грубым и глуповатым, но на самом деле был тонким и душевным человеком, отлично чувствовал людей и умел быть строгим. Он не допустил бы до работы человека, склонного к насилию, но кто знает, не сошел ли с ума какой-нибудь шофер или садовник уже в поместье?
– Артем, мне нужен пофамильный список всех работников "L&P". И, желательно, с домашними адресами. А еще я хочу с тобой поговорить.
Дудин кивнул и отложил в сторону какой–то график, которым занимался, пока его не отвлек начальник службы безопасности.
– Что–то случилось?
– Пока нет, но может, – Голицын указал в сторону сада, – пройдемся.
Лето подходило к концу, в саду витали ароматы астр, бархоток, роз и сотен других цветов. Больше всего Борису Игнатьевичу нравился уголок у бассейна, где садовники посадили летние георгины. Сейчас оранжево–желто–красные цветы распустились, превратив дорожку в тропинку волшебной страны из детской книжки. Однако сегодня любоваться природой Голицыну было некогда. Он сканировал мысли Дудина, хотя, конечно, не верил, что Артем стал бы подбрасывать Кайлу кукол, измазанных кетчупом и писать глупые карточки.
ЧТО–ТО СЛУЧИЛОСЬ, ИНАЧЕ НЕ ВЫЗВАЛ БЫ. СЕРЬЕЗНОЕ. И КАЙЛ КАКОЙ–ТО НЕРВНЫЙ УТРОМ БЫЛ. СПРОСИТЬ? НЕ ОБЪЯСНИТ ВЕДЬ. ГЛАЗАМИ ЗЫРКНЕТ И РАЗГОВОР НА ДРУГУЮ ТЕМУ ПЕРЕВЕДЕТ. А ТО И ВОВСЕ СКАЖЕТ: "НЕ ТВОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО".
Голицын кивнул самому себе. Как он и подозревал, Артем оказался не в курсе ситуации. Тем не менее рассказывать о проблеме он действительно не собирался. Может, и не сказал бы "не твое собачье дело", но Дудин и без него все понял бы.
– Утром я проводил проверку охранников. Хотя и набирал всех ребят сам, со временем они подзабыли о своих обязанностях. В частности, на одном посту я обнаружил пустую пивную банку. Вы знаете, что это означает?
УВОЛЬНЕНИЕ, КОНЕЧНО. КАК ТОЛЬКО УЗНАЕТ, КТО ТУ БАНКУ ВЫПИЛ, ТОЧНО ВЫГОНИТ.
– Так вот. Это навело меня на одну мысль: если уж мои ребята не всегда дисциплинированы, может, и среди других работников поместья найдутся не слишком, гм, благонадежные люди.
– Если кто–то и пьет, я ни разу не видел. И пьяным никого не заставал.
– Я не только о пьянстве, друг мой. По роду службы меня больше всего интересует безопасность Кайла, поэтому расскажите, кто какие вредные привычки имеет, не замечали ли вы нервных срывов, или, может, кто–то недоволен условиями труда?
ДА ПОЛНО ТАКИХ, НО УХОДИТЬ НИКТО НЕ СОБИРАЕТСЯ. ПЛАТЯТ НЕПЛОХО, А С ОСТАЛЬНЫМ СМИРЯЮТСЯ.
– Я знаю, – продолжил Борис Игнатьевич, – Кайл не лучший образчик хозяина. Не каждый пожелал бы иметь над собой босса, который считает себя, гм, пупом земли. Мягко говоря.
Дудин едва заметно улыбнулся. Улыбнулся и Голицын. Он мог говорить с Артемом практически в открытую, потому что социально они стояли на одном уровне и понимали друг друга как никто другой. Единственное, что ставило между ними преграду: в поместье, в этом государстве в миниатюре, Борис Игнатьевич исполнял роль командующего армией, а Дудин представлял власть светскую.
– Власов в последнее время очень нервный.
– Кто такой?
– Первый помощник главного повара. Но, подозреваю, причина с поместьем и Кайлом не связана.
– Подозреваете или знаете?
– Уверен.
– Проверю. Кто–то еще?
– Да нет, вроде. Хотя, горничная на прошлой неделе жаловалась, что наниматель пытался... ну, вы понимаете.
ТРАХНУТЬ ОН ЕЕ ЗАХОТЕЛ. МОРДАШКА СИМПАТИЧНАЯ, А БАБЫ НОРМАЛЬНОЙ У НЕГО ДАВНО НЕ БЫЛО. А ДУРОЧКА ЕМУ ОТКАЗАЛА И РАЗОБИДЕЛАСЬ.
– Как зовут?
– Наташа Рузанова.
– Она сегодня дежурит?
– Да. Сейчас наверняка в прачечной. Она белье меняет и за полотенцами следит.
– Хорошо. С ней я тоже поговорю. А других людей нет? Более, гм, опасных.
ЗНАЧИТ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЧТО–ТО СЕРЬЕЗНОЕ. ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ? НЕУЖЕЛИ ИЗ–ЗА УТРЕННЕЙ ИСТЕРИКИ КАЙЛА? СНОВА ПРИСЛАЛИ КУКЛУ?
– Знаете, сходу так ничего не могу сказать. Нет у меня подчиненных, способных на подобные поступки.
– Какие поступки?
– Неадекватные.
– Хорошо. Спасибо, Артем, вы свободны.
Голицын понял, что зря рассчитывал на помощь Дудина. Ничего конкретного он не выяснил и ему все–таки придется идти самым длинным из возможных путей: пообщаться с каждым сотрудником поместья лично и выяснить, о чем думают эти люди. Причем сделать это нужно как можно быстрее, пока условный сумасшедший не понял, что Кайл в поместье больше не вернется, и не убежал.
- 25 -
